Что нам стоит дом построить

В общем-то, дом строить не надо, он уже построен. Давно, после войны, в конце сороковых. «Господи», - скажете вы, - «он еще не рухнул?!» Нет, не рухнул. И это страшно удивило строителей, которые… Но давайте по порядку.

Как вы уже, наверное, догадались - дом – это наше «поместье», наследство моего супруга. В свое время я не настояла на даче для своей семьи. Мне не хватило сначала жизненного опыта, потом денег (какие деньги в 90-е?), затем сил, а теперь уже поздно. В этом доме муж родился, провел свое детство, отрочество и большую часть юности. Однажды он сказал мне обидные слова: «Ты не понимаешь, что такое родной дом. Ты все время жила в разных квартирах, которых уже нет. Обидны мне были слова такие, но в чем-то он прав. Возможно поэтому я так иногда тоскую: нет родительского дома, нет и самих родителей, нет рядом тех, с кем прошло мое детство. Остались только воспоминания и старые фотографии. С другой стороны, если грустишь по всему этому, значит детство было счастливым.

Итак, дом.

В конце войны деревня выгорела. Вся. И немцы в этом практически не виноваты. Виноват один человек, свой. Немцы сожгли пару домов, в числе которых оказался и дом этого человека. Ничего лучшего он не придумал как зажечь факел, бегать и поджигать дома соседей с криками: «У меня дом сгорел, пусть и ваши горят». Огонь – страшная сила, загорелось 3-4 дома, а сгорели все.

Война шла к концу, люди вернулись из леса и с фронта на пепелища, строили землянки, в них и жили первые послевоенные годы. Семьи, в которые вернулись мужчины, обзаводились домами раньше. Потом помогали строить дома оставшимся. Дома были разные, в зависимости от достатка семьи. А достаток зависел от наличия рабочих рук в семье и количества иждивенцев. Дед мужа был плотником, да и вообще, как я понимаю, человеком «рукастым» и сметливым. Поэтому у него дом был, по тем временам, одним из самых больших и крепких.

На месте землянки построился скотный двор,  рядом - жилой дом: 6 на 8. Входили в дом сначала прямо с улицы, потом пристроили коридор (или сени) на всю длину дома и покрыли все это общей крышей. Уже на моей памяти крышу крыли шифером, снимая рубероид. До этого крыша была из дранки.

Дед мужа делал все сам: двери, рамы на окна. Рамы из двух частей: летние постоянные и зимние, вторые, которые вставлялись на зиму изнутри дома.

Затем, уже в 70-е годы, дом снаружи обшили. И я еще помню его ярко-желтым с красными наличниками.

Время не щадит никого: ни людей, ни вещи, ни дома. Если описывать мытарства моей свекрови, то куда там какой-то Зулейке, которая, на мой взгляд, глаза так и не открыла. Ну, может, так, чуть-чуть приоткрыла. Впрочем, моя свекровь, став полновластной хозяйкой дома в начале 80-х, тоже их не открыла. Этот дом стал для нее смыслом жизни и символом свободы. Постепенно избавляясь от его прошлых жителей, она не подпускала к нему своих потомков: все мое, только мое, вы здесь гости и работники, вы можете сидеть и лежать только там и тогда, когда я скажу, телевизор смотреть когда разрешу, есть по команде, когда я решу. Внуки уходили играть во дворы к соседским детям, а чуть повзрослев, перестали ездить вообще.

Естественно, что ничего в доме улучшать и подновлять свекровь не разрешала. Муж заменил внешние рамы, когда в них стали проваливаться стекла. Потом решил снять деревянную обшивку и заменить ее на сайдинг. В доме было холодно. Дуло из всех щелей: межвенцовый утеплитель (так это правильно называется) со временем поизносился. Проще говоря, мох и пакля, которыми затыкали щели между бревнами, стойками дверей и обсадкой окон, растащили крысы и время. Муж снимал обшивку, вместе с ней от стен отваливались крысиные фекалии. В одном месте было свито крысиное гнездо из детских колготок и шелкового платка. Между обсадкой одного окна и бревнами можно было просунуть внутрь ладонь, а приблизив к стене лицо, рассмотреть внутренние помещения. Но свекровь бегала вокруг и причитала: мой домик ломают!

Потом мы перестраивали веранду – свекровь месяц с нами не разговаривала. А веранду муж затеял для меня: находится внутри дома и отдохнуть было невозможно. На одном диване днем отдыхала свекровь, стоило сесть на второй диван, ей тут же требовалась розетка, чтобы включить тонометр, она пересаживалась на занятый мной диван и начинала мерить давление. Естественно, давление было, поэтому дальше начинались медицинские процедуры по его «усмирению»: таблетки, корвалол, повторное измерение. Я садилась пить чай – ей тут же требовалось перекусить, начать что-то готовить, шуровать в буфете, мыть какие-то банки. Так что мое лето проходило на веранде.

Страшный скандал вышел из-за туалета. В доме получилось их два, старый издавал ужасающее амбре, но маменька упорно ходила только туда.

Больше ничего мы сделать не могли.

Пятнадцать лет назад я перестала ездить к свекрови зимой, десять лет назад - ездить с ночевкой летом, пять лет назад и муж перестал оставаться ночевать. Золовка приезжала последние годы к маме раз в месяц на один день – вымыть полы. Мама выживала наследников со своей территории – она собиралась жить вечно. Серьезно! То, что она порой говорила сам себе вслух, вызывало оторопь. Кого она была готова принести в жертву ради своего долголетия… (Господи, забери, этого, пусть я еще поживу). Воистину, «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…»

Дом выглядел чистым, крепким и ухоженным, но это была «потемкинская деревня»: щели в полу застилались коврами, муж из подвала закрывал пол ветрозащитной пленкой, в окна дуло, утепление потолка износилось, печка рушилась и чадила, шифер на крыше трескался и местами протекал.

…Наследство мужу досталось так себе. Как английский замок: с историей и титулом, а жить холодно, неуютно и требует вложений.

Пришлось вкладываться. А что делать?! Титулы – это наше все.

Продолжение следует…

P.S. Переношу фото из старого ноута в новый. С архивом - беда.